Хипстеры диктуют стиль в архитектуре и среде (куда идут тренды)

 

Сначала появляется язык, затем его носители, и через несколько лет меняется жилища. С конца XIX века появились три языка, которыми можно описывать город, — это высокий модернизм, левый урбанизм и  хипстерский урбанизм.

 

Высокий модернизм связан с творчеством архитекторов Ле Корбюзье и Оскара Нимейера, трагической для одних и оптимистической для других историей города Бразилиа (российский аналог — Тольятти) и деятельностью градостроителя Роберта Мозеса в Нью-Йорке (1930-60-е годы). Мозес похож на Лужкова, только он был лучше образован и имел большие амбиции. Мозес хотел построить на берегу Атлантического океана «град на холме».

 

Это первый большой язык мышления о городе: город как грандиозная машина роста. Главное в этой концепции — концентрация ресурсов и скорейшее перемещение из точки А в точку B. Модернисты вкладываются в развитие небоскребов, хайвеев, парквеев. Эта машинная метафора абсолютно бесчеловечна, ведь город — это еще и место, где люди живут в промежутках между тем, как они приращивают капитал!

 

«Машинный» нарратив окончательно складывается к середине XX века, и мы видим, как это отразилось на облике современных мегаполисов. В Москве сохранился последний оплот высокого модернизма — это департамент транспорта. Рухнут стены Кремля, а транспортники по-прежнему будут говорить на языке Роберта Мозеса.

 

Как реакция на первый язык появляется настоящий левацкий социалистический урбанизм. Для леваков город — это машина неравенства. Рекомендую статью американского политолога Лэнгдона Виннера «Имеют ли артефакты политическое измерение?». Он описывает, как градостроители Нью-Йорка специально занижали высоту мостов, чтобы двухэтажные автобусы, которые связывают гетто с основной частью Манхэттена, не могли под ними проехать. Это способ отчуждения и сегрегации. Леваки вкладываются в общественный транспорт, электрификацию трущоб и доступное жилье.

 

В начале 1960-х годов левая писательница и активистка Джейн Джекобс объявила войну Роберту Мозесу, который собирался строить очередной хайвей на месте района Гринвич-Виллидж. Мозес не запаривался вопросами исторического наследия. Джекобс подняла мощное общественное движение, и это был первый случай в истории Нью-Йорка, когда общество остановило большое строительство.

 

Во второй половине XX века появился третий язык, назовем его хипстерским урбанизмом. Его метафора: город — это машина развлечений, город — это весело. Его идеолог, датский архитектор Ян Гейл писал: «Не спрашивайте у меня, сколько людей живет в этом городе, спросите, сколько получает от этого удовольствие» или «Город — как хорошая вечеринка, если я возвращаюсь домой до трех часов ночи, это значит, что он не удался». А для кого-то трагедия, что люди живут в трущобах Мумбаи без канализации и отопления…

 

Юго-Запад Москвы — это место, где в принципе невозможно снять квартиру, самый густонаселенный район. Но хипстеры считают, что первоочередная задача там — строительство велодорожек! Еще один фетиш хипстерского урбанизма — общественные пространства. После того, что хипстеры сделали с общественными пространствами, они должны на них жениться! Для них это не пространство идентичности, как рыночная площадь средневекового города, а место, где насыпан речной песок и торгуют сладкой ватой. И обязательная часть программы — пуфики! Наконец, хипстерский урбанизм приносит моду на странную сельскохозяйственную деятельность в городской черте — разбить грядочку с морковкой. Кстати, петербургская «Новая Голландия» — единственное место, где додумались брать за это деньги.

 

В России не сложился нормальный левацкий урбанизм. У нас нет языка говорения о мигрантах, зато мы знаем, как раскрасить забор — обязательно всеми цветами радуги. В конце концов, департамент транспорта Москвы опубликовал стратегию, согласно которой в 2020 году основными видами транспорта будут велосипеды и вертолеты. Надо сказать, что в момент написания концепции летать над Москвой было нельзя — ПВО сбивало все, что поднималось в воздух. Сейчас уже можно.

 

 

Самыми ценными вещами в таком обществе становятся бренды, а не материальные активы. Бренды «Кока-колы» и «Макдональдса» стоят гораздо дороже, чем все их производства и недвижимость. Меняется то, что социологи называют бюджетом времени. Появляется больше свободного времени. Старые страны Евросоюза — Франция или Италия — работают процентов на 20 меньше, чем новые — Польша и Чехия. И содержание того, что называется работа, тоже меняется. Можно работать, находясь не в офисе, а где угодно: дома, на улице, в кафе. 

 

Досуг надо чем-то занимать. "Когда мы ездили в Копенгаген, Ян Гейл с гордостью рассказывал, что датчане теперь называют себя нацией капучино. 30 лет назад такое не могло прийти в голову — какое отношение Дания имеет к капучино?! У них появилось достаточно времени, достаточно денег, чтобы проводить часы, потягивая этот кофейный напиток. Им понадобились обогреватели, пледы, пешеходные улицы, чтобы кафе могли разместиться на солнечной стороне. Они сломали жалюзи, содрали рекламу с витрин кафе — то же самое у нас происходит сейчас. У датчан появилась возможность летать в Италию не только на каникулы, но каждые выходные, и, безусловно, им пришелся по вкусу принятый там образ жизни."

 

 

Связь хипстерского урбанизма с левым очевидна в культуре DIY (do it yourself, сделай сам). Этот тренд в урбанистике опирается на левых философов Анри Лефевра и Дэвида Харви, которые писали, что раз право на город не закреплено институционально, его следует реализовывать самостоятельно. У хипстеров есть свое представление о городе, они берут власть в свои руки и реализуют это представление.

 

 

Дискуссия состоялась в рамках проекта «DUE: дизайн городских экосистем». Подробнее:vk.com/due_school.